...Или вот история о суждениях и беглой экспертной оценке. Однажды к руководителю лебедочного комплекса и тандем-мастеру С. приехала полетать на параплане дама. Дама была бодра, активна и крупна. Килограммов эдак, по осторожной оценке, сто двадцать.

С., наученный горьким (иногда вкуса земли) тандемным опытом, очень глубоко внутренне вздохнул, собрал всю наличествующую дипломатичность и стал рассказывать, что лететь можно, но "знаете, вот на старте нам с вами нужно будет пробежаться. И сейчас штиль, так что, возможно, бежать надо будет... ну, _не один шаг_, пока нас не поднимет. И лучше б не спотыкаться. У вас с физической, эээ, подготовкой... как?.."

Дама взяла С., literally, за пуговицу и сказала: "Мальчик..."

(С., довольно габаритный мужчина средних лет, внимательно посмотрел на даму снизу вверх)

"...мальчик, я молот метаю. Всё в порядке".

И старт таки прошёл отлично.

Один неосторожный коммент -- и снова пронзительнейше хочется этого чувства, когда ты первый раз после долгого перерыва видишь семи-восьмитысячник.

Потом привыкаешь. Так хорошо привыкаешь, что иногда даже упрекаешь себя за это или думаешь, что с тобой что-то не так.

Но первый раз всегда приподнимает за шкирку и пробивает насквозь.

Не знаю, есть ли что-то еще столь грубо-физичное и при этом так рвущее картину мира.

Причина-то, видимо, банальна и вполне материалистична -- эта штука торчит из атмосферы, literally. Для ее вершины две трети воздуха остались внизу.

И потому вершина кажется гораздо ближе основания -- потому что большую часть расстояния свет преодолевает по куда более прозрачному воздуху. Потому вершина порой сияет так, что больно глазам. Без всякой романтики, чертыхаешься и лезешь за очками, хотя вокруг может еще лежать глубокая утренняя тень.

Утром воскресенья Дуйсбург мёртв настолько, что порождает устойчивое ощущение, что мёртв ты. Ну или по крайней мере выброшен в какой-то параллельный слой реальности. С лангольерами. Яркое солнце и пронзительно-голубое небо усугубляют.

Суммарно больше года здесь, и не привыкну никак. Надо утром воскресенья ходить в лес, а не в центр, пожалуй.

Готовность жизни замирать по щелчку индикатора, переключающегося с Sam на Son, откровенно пугает. Воспринимается при этом благом и бытовая неустроенность, и одиночество, потому что кажется, что будь тут все житейски хорошо, будь кого обнимать по утрам -- и этот календарь сожрёт.

На городе лежит какая-то мрачная тень выгорания в ноль, попыток вернуться к "нормальной жизни" и неспособности выплюнуть все эти гигантские железнодорожные разъезды и до черноты задымленные промзоны.

(гигантским, признаюсь, было облегчением услышать "самый уродливый город" от коренного немца. Немецкий аналог ракеты "Сызрань" называется "Дуйсбург", в общем).

Пост является следствием хорошей физической формы, что-то традиционные двадцать км пешком по проходящему через бордели и самый депрессивный ж/д мост I've ever seen (натуральное Чудо Света, требует 500 железа, 200 камня, роняет мораль города вдвое, экзистенциальность бытия утраивается) кольцевому маршруту перестали заебывать до желаемой степени благостности.

Это пешеходные американские горки Дуйсбурга. Немцы не были бы немцами, если бы на входе не было написано "loop is not accessible".

.

Это пеликаны в зоопарке Дуйсбурга, чат. Они ловят рыбу, которую им бросают. Они это делают с такой скоростью, что для человеческого глаза остаются при этом всё теми же пеликанами. Потом посетитель зоопарка приходит домой, просматривает отснятые кадры и видит ЭТО.

...Построить башню слоновой кости? Вырыть глубокую черную яму, долго бросать туда слонов, выждать, вывернуть наизнанку.