Ты взлетел. Ты на высоте нескольких сотен метров над твердой поверхностью, и кажется совершенно естественным и правильным сказать: «Я в небе, до встречи, земля». Но Земля тебя еще не отпустила. Она вокруг тебя. В воздухе огромное количество пыли самого разного происхождения. Она поднимается вверх теми самыми восходящими потоками, для которых и ты – всего лишь пылинка, разносится по всей планете высотными ветрами. Ты смотришь в безоблачное небо летним днем и думаешь, что смотришь прямо в космос? Над тобой вода и пыль. С точки зрения космического пространства, не признающего ничего, кроме истинного вакуума, ты как будто все ещё присыпан толстым слоем влажного песка.

Над небом есть другое небо.

Набирай высоту, крутись в потоке под то задумчивый, то щенячье-восторженный писк прибора.

Ты не сможешь избавиться от пыли совсем, потому что сам — всего лишь часть этого пылевого океана, и ты принял его правила игры – не рваться ввысь в стратосферу, замкнувшись в алюминиевую скорлупу и сжигая ископаемое топливо, а сыграть с гравитацией в шахматы. Но ты можешь выйти на границу.

Ее часто называют «инверсией», хотя это довольно-таки коряво с лингвистической точки зрения и порой неправильно с физической. Инверсия подразумевает, что градиент температуры по высоте меняет свой знак, но зачастую он всего лишь уменьшается – этого достаточно, чтобы потоки не поднимались выше.

Из воздуха уходят всё намеки на запахи выхлопа автомобилей, запахи цветущих лугов, леса, влажных болот, навоза – которые ты даже и не различал по отдельности, но которые, оказывается, были привычны. Облака перестают напоминать мягкие клочки ваты – их границы становятся пронзительно-резкими, кучевые обретают величественность и тяжеловесность мраморных гор, а перистые похожи на стружку белого металла с бритвенно-острыми краями. Неповторимое ощущение «особо химически чистого» ледяного воздуха. Ты бросаешь короткий взгляд на Солнце – оно ослепляет тебя, и ты в очередной раз понимаешь, что до этого видел его горящим вполнакала. Ты смотришь на горизонт – и видишь границу.

Если бы разумные существа были крылаты, в их языке обязательно были бы разные слова для обозначения воздуха ниже и выше неё.

Индия, Химачал-Прадеш, Бир. Гималайские предгорья. Горный массив Big Face возвышается над ярко выраженной инверсией.

Не позвоночник ломаю…

Кинг описал уроки стрелка, я, движимый извечным желанием доработать хорошую вещь под свои вкусы рашпилем и кувалдой, сделал из них уроки пилота. Стрелок оставался стрелком всегда, но всегда ли остается пилотом пилот? В чем-то – да. Но, пожалуй, это «что-то» не относится к собственно ощущению полёта. Может, это «что-то» –  это многократно пережитый опыт взлета и посадки, опыт превращения из двуногого прямоходящего в летающее и обратно, опыт, переросший в уверенность и знание о том, что ты бываешь разным. Очень разным.

Это как управляемая, прирученная шизофрения. Мы знаем о существовании друг друга, мы хорошо знакомы друг с другом, мы можем предугадать мысли и чувства друг друга – но мы не есть одно и то же.

Это как оборотничество классического толка. Оборотень знает, что, когда на небо выйдет полная луна, он изменится. Думать он по этому поводу может что угодно – может гордиться своими способностями, может проклинать свою судьбу, но это просто происходит независимо от его желания.

Когда крыло принимает на себя вес тела, я изменяюсь.

Не настолько, конечно, чтобы забыть то, что было до старта. Можно вспомнить о тех, кто остался на земле. Можно вспомнить о своем жизненном пути… Если зачем-то этого захотеть, можно даже испугаться. Внимательно посмотреть вниз, прочувствовать расстояние, задуматься о том, что ты висишь на километровой высоте на не выглядящих надежными ниточках…  И страх высоты придет. Но – непохожий на тот, что встречает тебя у края обрыва. Тот – настойчиво тянет к себе и обволакивает пленкой, словно сверхтекучая жидкость. В этот ты как будто ныряешь и сильными гребками пытаешься удержаться в его толще, как в пересоленной воде – но тебя все равно выталкивает на поверхность. Потому что сейчас ты – другой, и этот страх совершенно тебе чужд.

Когда мои ноги касаются земли, я изменяюсь снова. Не настолько, конечно, чтобы забыть о полёте… Но сильно, очень сильно.

Есть множество занятий, меняющих сознание в чем-то схожим образом. Грубой силой – как потребление алкоголя и других наркотиков. Внутренней перенастройкой организма – как секс. Именно поэтому, кстати, так часто с хорошо знакомым сексом сравнивают почти любое «экстремальное» увлечение, подобно тому, как почти любую экзотическую еду сравнивают с курятиной. И то, и другое – опыт входа в существенно измененное состояние сознания без использования прямых внешних воздействий на биохимию тела. Происходит это, однако, как правило, достаточно плавно и гладко. Нужно время, чтобы подействовал наркотик, нужно время, чтобы возбудиться, нужно время, чтобы войти в глубокое медитативное состояние...

У полёта есть отличие – поразительная безынерционность. Сознание переключается в полётный режим быстрее, чем крыло выходит над головой на старте, и возвращается к «наземному» состоянию быстрее, чем оно падает на землю после посадки.

Точки разрыва.

Достаточно часто испытывая этот переход, сложно сохранять уверенность в том, что действительно существует нечто неизменное, что можно осмысленно называть «Я».  Усиливается ощущение того, что употребление термина «Я» – не более чем  ритуал. Возможно – не более, чем вредная привычка.

Параплан – зло. До того, как стать пилотом, я работал, я ел, я спал… Теперь я летаю. Полёт нельзя описать. Просто ты летишь. И после того, как ты однажды сделал это, тебя уже не увлекает по-настоящему ничего на земле. Ты постоянно смотришь в небо.

До того, как я полетел, я за рулем смотрел на дорогу – теперь я смотрю в небо. До того, как я полетел, я мечтал о карьерном росте – теперь я мечтаю о том, чтоб лететь дальше и дольше. До того, как я полетел, я мечтал о высоких чувствах – теперь я мечтаю о высокой базе. Похоже, парение – самое эгоистичное и самодостаточное занятие из всех, когда-либо придуманных. Или, может быть, я просто не ощущаю себя полноценным, если не летаю. Я просветленный человек, потому что я умею летать? Или же я инвалид, потому что не могу без полёта? Полёт – это заразная болезнь? Или обретение себя? Это что-то генетически врожденное? Или просто неизлечимая наркотическая зависимость?

Как ни назови – это что-то, чего никогда не бывает достаточно. Летай, где хочешь. Летай в динамике, пари в потоках, полетай в конвергенции, полетай в волне – тебе все равно будет чего-то не хватать. У тебя хоть раз был полет, после которого ты бы мог твердо сказать «Да! Я это сделал!»? Нет. Ты всегда знаешь, что мог бы пролететь дальше, дольше, лучше, если бы только тогда закрутил спираль покруче, или побыстрее выбрался из зоны слива, или подольше остался в том термике… или… или… или…

Этому нет конца. Может, поэтому оно никогда не надоедает? Может, поэтому мы всегда в поисках еще одного термика, еще одного полета, еще одного облака, еще одного момента, когда время останавливается, и ты сливаешься в одно целое с потоком… и все твои мысли только о том, где же его ядро. Все остальное уходит куда-то далеко, и ты весь – здесь и сейчас. Этот термик. Это облако. Этот полет…

Я бывал пьяным, я бывал и под кайфом, но я не знаю ни одного ощущения, которое так бы хотелось пережить вновь, как чувство полета. Чувство чего-то ускользающего, к чему можно стремиться, но чего нельзя достичь. Нельзя! Может, поэтому я продолжаю изучать  прогноз погоды. Может, поэтому я раз за разом перечитываю рассказы пилотов. Может, поэтому я отправляюсь на полеты, когда все выглядит совершенно бесперспективно…

Был как-то случай, когда я…

А в другой раз я…

…Ну и зачем пытаться об этом рассказать? На что ты надеешься? Сколько раз ты уже пробовал? Из этого никогда ничего не получается. Ты говоришь о том, как выбрал момент для старта, как видел, как все парят, а ты проваливаешься вниз… рассказываешь, как выбрался с тридцати метров, рассказываешь про тот обкрученный тобой спасительный пузырь размером с баскетбольный мячик… с тем же успехом ты мог распинаться на китайском. Это нельзя описать.

Я никогда уже не стану прежним. Я никогда не смогу найти успокоение в чем-то другом.

Параплан – зло.

Художник способен различить десятки оттенков цвета, про которые обычный человек не скажет ничего более конкретного, чем, скажем, «темно-синий». Астроном-дипскайщик после часовой адаптации зрения увидит галактику там, где даже другой астроном, предпочитающий наблюдения Луны и планет, увидит лишь фон неба.

Меломан может услышать, как сфальшивил один из исполнителей в большом оркестре. Орнитолог-любитель за километр опознает по песне редкую птицу.

Дегустатор не только уверенно опознает сотни вкусов вина, сыра, чая… да и вообще почти чего угодно, но и придумает им всем названия, что меня лично поражает едва ли не больше. То же самое можно сказать о парфюмере и запахах.

Почти любая профессия и любое увлечение приводят к возрастанию чувствительности к каким-либо воздействиям, к уменьшению порога восприятия и расширению его динамического диапазона до такой степени, что для непосвященного это выглядит сверхспособностями.

Для парапланериста такой сверхспособностью становится чувство ускорений.

Когда летящее крыло попадает из воздуха покоящегося в воздух поднимающийся со скоростью 0,5 м/c, пассажир тандема скорее всего не заметит вообще ничего. Пилот же, несмотря на малость этого dv, успевает за dt не только распознать небольшое a, но и разложить его на радиальную и тангенциальные составляющие. Цифры на экране прибора всегда запаздывают и служат лишь подтверждением этого полуинтуитивного чувства.

Пилоты большинства летательных аппаратов ощущают себя единым целым с пилотируемой машиной, человек превращается в алюминиевое (фанерное, тряпочное...) крылатое создание. С парапланом в воздухе сложнее – его масса и его подъемная сила разделены в пространстве несколькими метрами строп, и фиксация внимания на какой-то конкретной точке этого летучего маятника не принесет ничего хорошего.

Крыло летит. Передняя кромка размахом в десяток метров прочесывает воздух. В воздухе есть течения, есть неоднородности. Левая и правая консоли мягкого крыла чуть приподнимаются друг относительно друга, приотстают или рвутся вперед. Если бы стропы и ткань меняли свой цвет в зависимости от натяжения – на летящем в турбулентном воздухе параплане ни на секунду не прекращалась бы игра радужных переливов. Стропы сходятся на левый и правый карабины, поддерживающие с двух сторон подвеску, в которой сидит пилот. Колеблется нагрузка на левой и другой левой правой рулевых клевантных стропах, которые пилот держит в руках. Четыре натяжения, причем только два их них величины векторные, да и то с крайне мало изменяющимся направлением, а нагрузка на клевантах – сугубый скаляр. Не так-то много воздействий, которые к тому же надо воспринять не отточенными эволюцией зрением или слухом, а нетренированным у современного человека мышечным чувством и «внутренним акселерометром». Не так-то много, и в то же время – огромное количество информации.

Когда лень вдаваться в подробности, и/или хочется, чтобы тебя хоть как-то поняли обычные люди, про это говорят «чувствовать жопой». На самом деле ощущение воздуха локализуется совершенно не там. Оно сосредоточено скорее где-то в верхней части спины, на лопатках и между ними. Оно, естественно, довольно-таки индивидуально для каждого пилота, и очень сложно описать словами, на что это похоже. Пожалуй, лучше всего задача решается с помощью такого образа: представьте, что у вас на спине растет еще одна пара рук. Длинных, гибких. Возможно, многосуставчатых. И, привстав на цыпочки, вы пытаетесь нашарить ими на недоступной взгляду высокой полке лежащий предмет.

Имя тому предмету – ядро потока.

Мягкий толчок в крыло, заставляющий его качнуться назад. Воздух властно приподнимает параплан, как морская волна поднимает плывущего человека. За гребнем волны всегда следует впадина, положительное ускорение по вертикальной оси сменится отрицательным, поверхность воды колеблется около нулевого уровня, и пловцу с этим ничего не поделать. У пилота есть возможность удержать сообщенную ему вертикальную скорость.

Переложить вес, затянуть клеванту, закрутить спираль. Еще один толчок. Крыло в ядре, где скорость подъема теплого воздуха вверх максимальна. Добавить вес, затянуть клеванту глубже, сузить радиус спирали. Начинается обработка – самое, пожалуй, увлекательное, что есть в парящем полете. Взаимодействие живой разумной пылинки с исполненной мощи стихией. Неодушевленность потока не мешает ему выталкивать параплан, сбрасывать его с себя, как бык на родео сбрасывает наездника, как волна пытается подмять скользящего по ней серфингиста. Обратная связь положительна, система неустойчива. В потоке есть оптимальная траектория, и чем дальше ты от нее отклоняешься – тем сложнее вернуться на нее снова. Опять игра на тончайшем чувстве ускорений, на изменении тона шума ветра на шлеме, на отслеживании скорости вращения пейзажа вокруг. На что это похоже? Опять-таки каждый пилот может сказать много слов, но не приблизить другого к пониманию этого ощущения. Удерживать стоящую вертикально палку на вытянутой руке. Ехать на велосипеде по причудливо изгибающемуся выпуклому рельсу. Балансировать на натянутой веревке. Пытаться вставить мощную сжатую пружину на ее место в механизме… Очевидно фаллический характер визуального представления потока породил высказывание о том, что, дескать, пилот должен чувствовать поток так, как приближающаяся к оргазму девушка в позе наездницы чувствует член партнера. К сожалению, половые и гендерные характеристики не позволяют мне вынести квалифицированное суждение о корректности этой аналогии, но она мне нравится.

Еще в этом есть что-то от того мышечного чувства, которое появляется в руке, когда привычным быстрым движением выводишь на бумаге свою заковыристую подпись. Только процесс может длиться не полсекунды, а десяток минут.

…Очередной набор закончен. Интеграл вертикального ускорения по времени был в основном положителен, и потому положительным оказался и интеграл вертикальной скорости по времени. У пилота есть в наличии тысяча-другая метров превышения его личной вертикальной координаты над вертикальной координатой местности, которую он может преобразовать во время своего нахождения в воздухе и изменение координаты горизонтальной. Полет продолжается.

Парапланерные соревнования в дисциплине кросс-кантри, как правило, представляют собой гонку по заданному маршруту. Задаётся он как последовательность промежуточных пунктов маршрута – ППМ. В других воздушных видах спорта в давние времена взятие ППМ фиксировалось путем их фотографирования, что порой крепко досаждало пилотам, вынужденных помимо летного мастерства развивать еще и навыки экстремального фоторепортажа. Сейчас всё проще – оценка пройденной дистанции производится по GPS-треку.

Иногда ППМ-ами бывают очень приметные ориентиры – высокая скала, радиовышка, перекресток автомагистралей. Но бывает и так, что это неприметная избушка лесника или вообще совершенно произвольно взятая точка. Поэтому GPS используется не только как беспристрастный регистратор пройденного пути, но и как помощник. Он указывает, где следующий ППМ. Стрелкой показывает, куда лететь.

Взятие ППМ-а фиксируется по попаданию в цилиндр определенного радиуса вокруг точки, обычно это 400 метров. GPS настраивается так, что при этом он автоматически перестраивается на следующий пункт маршрута.

Это довольно специфическое чувство. Ты так долго смотрел на заветную стрелку и невыносимо медленно уменьшающееся число рядом с ней – тринадцать километров до цели, девять километров, пять километров, полтора километра, семьсот метров… Триста восемьдесят пять метров. GPS пищит и переключается на новую точку. Стрелка перебрасывается в другое положение (порой – разворачивается на 180 градусов), и до цели снова десяток километров. Гонка продолжается.

...Что чувствуешь, когда выходишь на перевал Торонг Ла?

Трекеры за пару десятков метров до перевала

Да в общем-то, можно сказать, ничего. Внутренний GPS уже переключился, когда за очередным перегибом я  увидел знакомые по фотоотчетам флажки. Стрелка уже показывает на следующую цель, хотя я еще сам толком не знаю, что она из себя представляет.

Вдох-выдох. Воздуха почти ровно половина от нормы, но это уже не помеха набору высоты, а изысканная приправа к виду гималайских хребтов и синему до черноты небу. Освещенной стороне  тела жарко, теневой – холодно, и в десятый, наверное, раз проскакивает мысль о том, что если б я был термопарой, можно было бы неплохо подзаряжаться прямо на ходу. Вокруг фотографируют друг друга трекеры. Перевал взят, и переходит в категорию мест «я был там, и значит, в любой момент могу почувствовать, что я там».

И все же оттуда очень не хочется уходить. Сидящая внутри обезьяна не любит спускаться вниз с дающей прекрасный обзор ветки на самом верху дерева, а сидящий внутри бог чувствует себя как дома.

Что-то я определенно постиг. Буду разбираться, что именно.

Это было, есть и, надеюсь, будет как-то так:

Человека страшит высота.

Человека страшит одиночество.

Человека пугает падение через десятки и сотни метров пустоты, в которой не за что рефлекторно схватиться рукой.

Человека пугает жизнь в обманчивом мире, где он не может найти Другого, который бы был Таким же.

Высота не пуста, хоть и кажется таковой. В ней — воздух.

Не пытайся схватиться за него рукой. Обопрись на него крылом.

Это не падение, это — полёт.

Мир не обманчив, хоть и кажется таковым. Он — жив и потому непредсказуем.

Не ищи Такого же. Становись Другим.

Это не одиночество, это — свобода.

"А вас мне нужно убедить, что в воздухе везде опора..." © П.Нестеров

You are not alone.