Финал уэллсовской «Машины времени» сто двадцать лет спустя оказывается практически иллюстрацией к туповатому анекдоту «…[Солнце погаснет] через пять миллиардов лет. — Уф, хорошо, а то мне послышалось "пять миллионов"».
Путешественник обнаруживает умирающее Солнце, прыгнув из 802701 года «больше чем через тридцать миллионов лет» вперед. «Огромный [тусклый] красный купол солнца заслонил собой десятую часть потемневшего неба». Современному удобренному научпопом читателю — а также некоторым авторам того научпопа и статей Википедии — представляется очевидным, что Уэллс описывает звезду на стадии красного гиганта. Начинается снисходительное перечисление ошибок: и со временем, мол, автор погорячился, Солнцу жить и жить миллиарды лет, и Землю оно не заморозит, а изжарит, когда всё-таки побагровеет и опухнет… но есть нюанс ©
В 1895 году, когда издаётся «Машина», ни Уэллс, ни кто-либо ещё понятия не имеют, что такое «стадия красного гиганта».
Более того — ещё никто не знает, почему Солнце светит.
До открытия ядерных реакций как таковых и до гипотезы о том, что именно они являются источником энергии Солнца, остаётся еще двадцать пять лет.
Солнце Уэллса светит за счет энергии гравитационного сжатия, потому что пока ничего лучше не придумано.
Лорд Кельвин и Гельмгольц всё аккуратно рассчитали — масса уже с неплохой точностью определена, светимость тоже — и получили, что возраст Солнца никак не может быть больше десятка-другого миллиона лет. И что ну еще пару-тройку раз по столько оно протянет, потихоньку утрушиваясь, но дальше никак (о том, до каких плотностей на самом деле может сжиматься вещество, тоже еще ничего неизвестно).
Кельвин, между прочим, на этой почве не признаёт теорию эволюции, которой десяти миллионов лет всё-таки вроде как маловато для создания наблюдаемого разнообразия видов. И ладно бы эволюция — но и геологи приносят всё новые и новые свидетельства того, что Земле миллиард лет как минимум. Астрономы нервничают и огрызаются.
Уэллс отмерил своему Солнцу срок, опираясь на передовые на тот момент научные соображения. У той цивилизации, в которой он живет в конце XIX века, нет миллиардов лет на прокрастинацию, есть только миллионы. Причем сходный срок отпущен не только Солнцу, но и всем звездам и всей возможной жизни во Вселенной в целом. Астрофизика конца девятнадцатого века готически мрачна. (Не то чтоб она утратила это свойство к началу двадцать первого, впрочем).
Солнце Уэллса багрово-красное не потому, что умирает — оно никогда и не было живым, в нем не было огня ни термоядерного, ни какого-то иного. Оно просто всё это время пассивно остывало и оседало, и наконец остыло. Оно _меньше_ нынешнего — а огромным кажется потому, что Земля к нему приблизилась.
Под наслоениями авторского произвола и фантдопущений в «Машине времени» скрывается настоящая окаменелость вымершей научной теории, неотличимая на беглый взгляд от небрежности автора.