Даже зная, что самое белоснежное и умилительное облако – не более чем скопление водных капель, то есть тот же самый унылый туман, что периодически накрывает твой город, даже после того, как многократно видел бесформенное тусклое свечение за иллюминатором пробивающего слоистую облачность самолёта – все равно ждешь чего-то необычного, когда трекинговая тропа уходит в облака. Ждать получается примерно до того момента, когда до нижней их кромки остается метров сто. Выше уже понятно не только умом, что никакой действительно четкой кромки у облаков нет. Просто с каждым шагом вокруг становится все более сыро, сначала тускнеет и исчезает Солнце наверху, а потом и его тепло-золотистый отсвет внизу в долине – и вот уже первая призрачная прядь тумана неспешно переползает тропу, и теперь, собственно, не очень-то видно, куда же она поднимается.
Пожалуй, это можно воспринимать как своего рода проверку. Теперь у тебя не только почти нет попутчиков и встречных, но почти нет и самого пути. Туман забрал все цели, находящиеся дальше сотни метров, забрал всю подпитку из внешнего мира – насколько тебе хватит твоих внутренних запасов, твоей памяти и знания о том, куда ты идешь?
Даже всего два неполных дня пути в тумане – это много. Это долго и, по меркам Гималаев, убийственно однообразно – почти как магистральный автобан. Шутки про «лоша-а-а-адку-у-у» и Silent Hill становятся безвкусными, как китайская жвачка, уже после нескольких минут их пережевывания. Всплывшей откуда-то перефразировки анекдота «…на второй день поссорился с правой трекинговой палкой и три часа с ней не разговаривал…» хватает на куда более долгий срок. Но надоедает и она. Остаётся тропа, туман, усталость и вода. Вода в воздухе, вода на листьях, вода на лице и вода в ткани куртки. Шаг, другой, третий, трехтысячный… Местами склон по правую руку круто уходит вниз, на светло-сером фоне видны чуть более серые силуэты верхушек деревьев. Кажется, там, в стороне и на километр ниже, должна быть долина. Карта говорит так. Там могла бы быть и стена пещеры – право же, сложно было бы уловить разницу.
Лес, впрочем, приобретает особое очарование, по крайней мере местами.
Ты продолжаешь путь, периодически повторяя про себя «вот такой хреновый сухой сезон!», и думаешь, что как-то, мягко говоря, не очень повезло с погодой. Но ближе к концу второго дня тропа забирается чуть выше по склону, облака чуть опускаются навстречу, и ты выходишь на уровень их верхней кромки. Облачное море волнуется, как и море обычное, только куда размашистее и медленнее – и периодически туман ненадолго стекает вниз. И тут ты понимаешь, что, пожалуй, если б были на Земле такие горы – пусть даже не очень высокие – в которых в определенный сезон можно было бы гарантировать наличие облаков на нужной высоте, то, не исключено, маршрут по ним затмил бы своей популярностью и Кольцо Аннапурны, и Базовый лагерь Эвереста. По крайней мере, среди людей, которые через несколько дней в горах начинают ощущать странный дискомфорт……от ощущения привычности вида шести-, семи-, восьмитысячников. Пожалуй, это одно из самых свербящих и вызывающих досаду своей бестолковостью ощущений, которое посещает человека в Гималаях. Впервые увидеть их – как после долгого сидения в подвале выйти на улицу в солнечный полдень. Пейзаж воспринимается не просто как «красивый», «величественный», «невиданный» – он, как и дневной свет после темноты, вызывает ощущение сродни оргазмической боли. Кажется, что тут невозможно находиться долго, что эта местность испепелит тебя самим своим видом и, может быть, трансформирует во что-то другое. Но этого не случается. Проходят минуты. Боль уходит, и пейзаж чуть теряет яркость, хотя все еще ошеломляющ. Проходят часы – и остается только легкое любопытство. Проходят дни – и лучащиеся ледяным сиянием вершины становятся столь же привычными, как дом на соседней улице. Раньше они парализовали тебя, и нужно было прилагать усилия, чтобы продолжить путь – а теперь, пожалуй, определенные усилия нужны для того, чтобы еще раз ими восхититься. Остановиться, поднять взгляд, напомнить себе про масштабы, про миллионы лет, на протяжении которые ручьи и реки вытачивали эти хребты из вздыбившейся материковой плиты.
И при этом тебе немного обидно и стыдно за вертящееся внутри маленькое, но назойливое «ну и что?..» Обидно и стыдно, как мальчишке, не сумевшему подтянуться нужное количество раз на уроке физкультуры. Свою неспособность продолжать чувствовать окружающее как пронзающий тело электрический разряд – ощущаешь как собственную слабость и ограниченность.
Но, наверное, человек в принципе не умеет воспринимать что-либо иначе. Ничего длительного. Всегда лишь короткие вспышки и уколы. Даже сами глаза каждое мгновение слепнут – светочувствительный пигмент в клетках сетчатки выгорает, рождая короткий нервный импульс. И каждое мгновение зрение восстанавливается, но далеко не до конца – иначе свет дня был бы невыносим. Требуются долгие часы в темноте, чтобы сетчатка обрела максимальную чувствительность, чтобы раскрылся на максимум зрачок – и вот тогда-то вспыхнувший яркий свет первые несколько секунд будет обжигать. Мозг работает аналогично. От вида гор что-то выгорает в нем, позволяя тебе нормально функционировать и разумно действовать – но не позволяя удержать то самое, первое ощущение, за которым ты, возможно, и пришел в горы.
Долгий путь в тумане открывает внутренний зрачок. Обеспокоенный однообразием мозг переводит усилители на каналах восприятия в форсажный режим, напряженно анализируя окружающие смутные тени.
Когда облако на пару минут отступает, мир взрывается, и ты — вместе с ним.